Загадки Петербурга I. Умышленный город - Елена Игнатова

Продолжалась борьба за нравственность: в который раз издавались указы, грозящие карами за разбой, за мытье в общих банях; вылавливали и наказывали доносчиков, которых так много развелось при Анне Иоанновне. Преследовалась проституция: одним из самых скандальных дел в Петербурге стало дело Дрезденши. Некая авантюристка из Дрездена открыла в городе публичный дом и дом свиданий, поставив дело так широко, что слухи и жалобы дошли до императрицы. Дрезденшу арестовали. Она назвала всех клиентов и дам из дома свиданий — и вместе с «девицами» — профессионалками в исправительный дом попало несколько женщин из уважаемых в городе семейств.

Но самой примечательной чертой тех времен было постепенное смягчение нравов. В 1742 году указано не арестовывать и не пытать в Тайной канцелярии тех, у кого в прошениях была допущена ошибка в написании императорского титула; или, например, тех, кто случайно ронял наземь монету с изображением императрицы. Прежде такие проступки расценивались как «оскорбление величества», и при Анне Иоанновне за них жестоко наказывали. Эпидемия доносительства и слежки, существовавшая в Петербурге со времени его основания, пошла на спад.

Фактически отменена смертная казнь. Во время дворцового переворота Елизаветы были арестованы главные деятели царствования Анны Иоанновны: Остерман, Миних, Головкин, Левенвольде. Стоило вспомнить расправу над Волынским за год до этого, чтобы представить, какая им была уготована участь. Арестованных также заключили в Петропавловскую крепость, но не пытали. Сенат приговорил их к жестокой казни: колесованию, четвертованию… 17 января 1742 года на площади перед зданием Двенадцати коллегий соорудили эшафот, и толпы горожан собрались, чтобы поглядеть на знакомое зрелище. Но на эшафоте осужденным объявили, что казнь заменяется ссылкой в Сибирь. «Историк должен заметить, что после кровавых примеров аннинского царствия никто из людей, враждебных и опасных правительству, не был казнен, на допросах никого не пытали», — писал С. М. Соловьев.

Все это имело самые благотворные последствия: общественная атмосфера в царствование Елизаветы, при отсутствии всеобщего страха и принуждения, смягчении нравов, в значительной степени подготовила либеральное правление Екатерины II, наступление «золотого века» дворянства.

Даже условия заключения в страшной Петропавловской крепости стали легче сравнительно с предыдущими и последующими временами. Записки о пребывании в ней оставили немецкие пленники времен Семилетней войны, в которой участвовала Россия, — пастор Теге и граф Гордт. Конечно, тюрьма оставалась тюрьмой, а плен — несчастьем, но пастор добрым словом вспоминал солдат охраны, прислуживавших ему, он не бедствовал, не испытывал физических страданий. Разве можно сравнить его записки с мемуарами узников «просвещенного» XIX или нашего века! А вот отрывок из воспоминаний Гордта, тогда же заключенного в Петропавловскую крепость:

«Офицер… отправился с рапортом в Тайную канцелярию, куда потом ходил обо мне докладывать каждый день. Около 10 часов снова явился… положил на стол рубль и объявил, что велено выдавать мне по рублю в сутки на содержание… Мне из этих денег потом носили еду из трактира… я не мог долго употреблять дурную [тюремную] пищу. Я запасся чаем, кофеем, сахаром, а по вечерам мне приносили на ужин рябчиков и икры. Так как я не мог выносить запах сальных свеч, то мне позволено было покупать восковые.

Я поглядывал в окно, но… только в праздничные дни толпы народа проходили в церковь [Петропавловский собор], которая находилась против моих окон… Я наблюдал, в чем состоит разница одежды русских от костюма других народов; женщины повязывали голову платками, а лица их обыкновенно были до того нарумянены, что мне казалось, я вижу фурий. Все они были закутаны в огромные шубы и почти все в башмаках; некоторые из них даже несли свои башмаки в руках до церкви, и я не мог понять, как они могли так легко ходить по снегу. Но что было очень неприятно, так это колокольный звон, который в России не прекращается, можно сказать, день и ночь… Так что нигде соседство с церковью не доставляет таких неудобств, как здесь…

Мало-помалу офицер и стража привязались ко мне… Раз вечером один из гренадер сказал мне, что если я хочу выйти прогуляться на воле, то увижу весь город иллюминированным; то был один из праздничных дней, которые так часты в России… На одном из бастионов… нам открылся вид всего города; он показался восхитительной картиной; для меня же, давно не видевшего ничего, кроме стен своей комнаты, это было почти волшебное зрелище.

Собор… по архитектуре один из прекраснейших храмов, какие только существуют. Гренадер мой вошел в него вместе со мною; но, по несчастью, дверь захлопнулась за нами так плотно, что мы не могли ее открыть изнутри. Я испугался, как бы бедняга солдат не повесился от отчаяния… Пока он изыскивал средства выпутаться из затруднения, я заметил в свете негасимой лампады две великолепные гробницы: императора Петра I и императрицы Анны, сел в пространстве, разделяющем их, и предался размышлениям о превратностях земного величия. Между тем гренадер мой отыскал маленькую дверцу, при которой стоял часовой, в руку которого я сунул червонец за оказанную нам милость выпустить нас. Мы весело возвратились в наше печальное жилище».

Светское и религиозное образование в Петербурге и вообще в России того времени пребывало в печальном состоянии. Хотя открывались новые школы и различные учебные заведения для дворян, работала Академия наук; хотя религиозная Елизавета строго соблюдала посты и требовала того же от придворных настолько, что канцлер А. П. Бестужев-Рюмин должен был получить разрешение немного смягчить соблюдение поста от самого патриарха Константинопольского.

Но торжественно богослужение проходило только в придворных церквах, а в приходских по большей части было грязно, тесно, священники были очень бедны и невежественны. От человека, принимающего сан священника, требовались лишь свидетельства о начальном образовании и честном поведении. Среди аттестаций столичных священников попадались такие: «школьному учению отчасти коснулся», «дошел до риторики и за перерослостию, будучи 27 лет, уволен». Прихожане в церкви вели себя шумно, а между священниками случались ссоры и даже потасовки.

Не лучше обстояло дело и со школами. Образованных учителей было мало. Характерно воспоминание майора Данилова об Артиллерийской школе того времени (в ней учились дворяне): «Великий тогда недостаток в оной школе состоял в учителях. Сначала… было для показаний одной арифметики из пушкарских детей два подмастерья; потом определили… штык-юнкера Алабуева. Он тогда содержался в смертном убийстве (за убийство. — Е. И.) третий раз под арестом. Он хотя разбирал несколько арифметику Магницкого и часть геометрических фигур, однако был вздорный, пьяный и весьма неприличный быть учителем благородному юношеству. Училища, заведенные при Петре, были тогда заброшены и скорее портили, чем воспитывали молодое поколение, домашнее же образование в высших классах ограничивалось только внешним наведением лоска» (М. И. Пыляев. «Старый Петербург»).

Картина грустная. Но примечательно, что именно в это время в Петербурге жили первый великий русский ученый — М. В. Ломоносов и первая святая нашего города — Ксения Петербургская. Мы помним, что для упрочения положения Петербурга в глазах России основатель города приказал перенести сюда мощи святого Александра Невского. Князь Александр Невский, воитель за Русскую землю, был близок сердцу самого Петра Великого и его представлению о долге государя. «С XVIII века Св. Александр в официальном почитании затмил и даже вытеснил почти всех святых князей. Император Петр, перенеся его мощи из Владимира в новую столицу, в годовщину Ништадтского мира сделал его ангелом-покровителем новой империи» (Г. П. Федотов. «Святые Древней Руси»). Образ Блаженной Ксении Петербургской не сходен с образом победоносного воителя Александра, ее подвиг — иного рода. Ксения Петербургская — юродивая, блаженная.

В пятидесятые годы XVIII столетия на улицах Петербурга появилась странная фигура — женщина в мужской одежде, называвшая себя Андреем Петровым. О ней знали, что она вдова певчего придворной капеллы Андрея Петрова — Ксения. После смерти мужа Ксения раздала все имущество бедным, покинула дом и стала странницей-юродивой. Она бродила по Петербургу, ночуя где придется; ее можно было увидеть в церкви, подпевающей во время службы; она заходила в дома, куда ее звали или где случилась беда, или просто шла по улице, что-то бормоча, погруженная в свои мысли. Так блаженная Ксения прожила в Петербурге около полувека. В городе ее знали и любили: богатые купеческие семьи наперебой предлагали приют, ее зазывали в гости — считалось, что посещение Ксении приносит счастье. Говорили также, что по ее молитве совершаются чудеса. Она была прозорливицей. Блаженная Ксения предсказала смерть императрицы Елизаветы, неожиданную для всех. Накануне ее кончины Ксения обходила город со словами: «Пеките блины», вся Россия будет печь блины, справляя поминки по Елизавете.